Терцев разглядывал лицо противника – уставший, но отнюдь не потухший взгляд серых глаз, рыжеватая щетина на впалых щеках. Перевел взгляд на мундир – знаков отличия на нем, кажется, прибавилось, а крестов теперь был не один, а два.

Хлопнула входная дверь. Прибыл переводчик – очень интеллигентного вида старший лейтенант в круглых очках и с пухлой полевой сумкой на боку. Его Терцев хорошо знал. Следом в комнату вошли Ветлугин и Коломейцев. Все трое расселись вокруг стола.

– Давай пока неофициально поговорим, – обратился к переводчику Терцев. – У нас тут старое знакомство, как оказалось.

– Очень интересно, – поправил очки на переносице старший лейтенант. – Что ж, я не против. Только маленькое сообщение для начала…

Перейдя на немецкий язык, каким-то другим голосом, с рублеными и жесткими интонациями, переводчик довел до сведения германского офицера официальное известие – в Берлине покончил с собой Гитлер.

– Поэтому, – проявил знание существовавших в Германии порядков переводчик, – вы, таким образом, автоматически освобождаетесь от присяги фюреру и должны ответить на все наши вопросы.

Штиглер, выслушав, едва повел бровью. Ответил коротко:

– Война официально не завершена. Я все равно не могу предоставить вам никаких сведений.

И, ничего больше не сказав, продолжил смотреть на Терцева. Старший лейтенант перевел их диалог. Терцев с Коломейцевым понимающе усмехнулись.

– Ольшаны, Варшава, Берлин, – вступил в разговор Витяй, обращаясь прямо к гауптману.

Пальцами показал по очереди на всех присутствующих танкистов двух противоборствующих сторон и со звоном ударил кулаком в ладонь. Вышло весьма красноречиво.

Немец довольно долго произносил что-то в ответ. Сначала поглядел на Коломейцева, но, надо полагать, больше из вежливости. Остальная часть его монолога была обращена к Терцеву.

Старший лейтенант все выслушал, поправил очки, с удивлением хмыкнул и пояснил, обращаясь к майору:

– Он говорит, что все помнит. Знает про полигон, про ваш прорыв на танке из плена. Он шел за вами следом. Он думал, что вы погибли. И сейчас рад, что это не так. А еще он говорит, что все это были дороги чести.

Терцев откинулся на спинку стула, прокручивая в голове услышанное.

Неожиданно наскочил на немца Ветлугин. Заговорил быстро и возбужденно:

– Пусть он лучше вспомнит, что они у нас наделали! Что они даже у себя наделали! Ты перескажи ему хотя бы сегодняшнюю историю с детьми. Перескажи, старлей! Сидит тут, рыцарь Круглого стола, б…!

Штиглер напрягся и нахмурился. Пока старший лейтенант говорил, хмурился еще больше.

– Уроды вы, – проговорил по поводу сегодняшней трагедии в усадьбе Ветлугин. – Мы так никогда не делаем.

– Мы так тоже не делаем, – последовал через переводчика ответ.

– А кто же это сделал – Пушкин и Гете? – зло съязвил Ветлугин.

– Немцы и русские так не делают. Так делают нацисты и большевики.

– Конечно, пр… ли войну, теперь льете крокодиловы слезы: это не мы, это нацисты! – не отставал от пленного Ветлугин. – А в свое время небось «хайль» кричал, как все?

Немец парировал быстро. Переводчик замешкался.

– Что он сказал? – не унимался сержант.

– Они кричали у себя дома «хайль» так же, как мы кричали у себя дома «ура». От этого все и случилось, – перевел крайне неохотно.

Старший лейтенант с очень серьезным и обеспокоенным видом повернулся к Терцеву с Коломейцевым, произнеся от себя:

– Товарищи офицеры, я думаю, нам пора заканчивать этот разговор. Настоятельно рекомендую это сделать. Переводить подобные сентенции я более не намерен.

– Чего ты там про «хайль» и «ура» вякнул?! – Прямо через стол Ветлугин схватил немца за мундир. – Ты народную войну с захватническим походом не равняй!

– Ветлуга, он же пленный, да еще и раненый, – остановил руку сержанта Коломейцев. – Прекрати. И нас не позорь.

Штиглер поморщился, потирая на перевязи раненую руку второй, здоровой рукой. Терцев налил из фляги водку в стоявшую на столе рюмку. Пододвинул рюмку гауптману.

– Нам он в плену водку не наливал, – буркнул Ветлугин.

– А мы нальем.

Немец выпил, поблагодарил кивком. Проговорил:

– Да, это трагедия.

– Все, я больше ваши приватные разговоры не перевожу, – решительно заявил переводчик.

Во дворе скрипнули тормоза. Коломейцев выглянул в окно:

– Особисты приехали.

Старший лейтенант нервно поправил очки и развел руками в немой сцене. Всем своим видом он явно показывал – ну вот, пожалуйста, доболтались!

Из роскошного «Мерседеса» кремового цвета с открытым верхом выбрались майор и подполковник. В прошлом году они допрашивали Терцева после выхода из плена. Только были каждый на звание младше. Рядом остановился «Студебеккер» с автоматчиками.

– О, Терцев! Старый знакомый! – окинув взглядом присутствующих, проговорил подполковник. Он вошел первым.

Видимо, у Терцева настолько отчетливо читалась на лице иллюстрация к фразе «глаза бы мои вас не видели», что зашедший следом майор с иронией произнес:

– Вижу, как вы нам рады. И мы тоже с удовольствием вас приветствуем.

– Здравия желаем! – вразнобой отозвались танкисты и переводчик.

Особисты внимательно осмотрели пленного немецкого гауптмана, будто экспонат в музее. Затем майор заглянул в рюмку. Поднял ее к своему носу, принюхался.

– Вы что тут, водку с ним пьете? Совсем обалдели?!

– Оказываем медицинскую помощь взятому в плен раненому противнику, – чеканя каждое слово, отозвался Терцев.

– Помощь… Ничего себе, – проворчал майор.

– За комбригом послали? – поинтересовался у напарника подполковник.

– Да, но чего-то не торопится…

– Ничего-ничего, – с наигранной готовностью отозвался подполковник. – Мы сами зайдем, мы не гордые. – И, обратившись ко всем, распорядился: – Прошу во двор.

Майор распахнул дверь:

– Конвой! Вывести пленного!

Поднимаясь со своего места, Штиглер вскинул руку к виску. Надевший фуражку Терцев обозначил ответное приветствие.

– Нет, это что такое?! – подскочил к танкисту майор-особист. – Вы в своем уме?! Терцев, ты с ним еще, может, обнимешься на прощание?! Давайте пустите скупую мужскую слезу. Только смотри, как бы потом в одном и том же месте вдвоем долго плакать не пришлось…

– Пойдемте, пойдемте, – торопил подполковник, будто не замечая всего происходящего вокруг.

Хоть побледневший переводчик и молчал, Штиглер, пока его разворачивал к дверям конвоир, успел бросить на советских танкистов понимающий взгляд и чуть усмехнуться краешком губ…

Все выбрались во двор. Туда уже вышел из другого дома и командир бригады.

– Товарищ подполковник, – обратился к нему старший по званию особист, – получен сигнал, что в вашей бригаде расстреливают пленных. Будьте любезны, прокомментируйте данную информацию.

Комбриг изобразил на своем лице искреннее недоумение:

– Ошибка какая-то, товарищ подполковник.

Приехавшие гости из особого отдела придирчиво рассматривали стоявший чуть поодаль под конвоем экипаж подбитой «пантеры».

– Да вы сами посмотрите, – уверенно продолжил комбриг, указывая на немцев рукой. – Вот они в целости и сохранности, всем раненым оказана медицинская помощь. Ну какой мне смысл их перевязывать, чтобы потом расстрелять?

– Ага, помощь, – буркнул себе под нос майор и, щелкнув себя большим пальцем по шее, покосился на Терцева.

Его старший товарищ о чем-то раздумывал некоторое время, перекатываясь с пятки на носок. Затем отчеканил:

– Что ж, вопросов пока больше не имеем.

Проходя к своей машине, коротко распорядился:

– Пленных мы забираем на сборный пункт. Майор, займитесь!

Немцев под охраной загрузили в «Студебеккер». Уже выезжая со двора, майор-особист наклонился к своему старшему товарищу:

– Подозрительно все-таки этот Терцев общался с гауптманом. Может, проверим дополнительно?

Подполковник в задумчивости потер переносицу. Ответил серьезно: