Они успешно теснили противника, когда попали под огонь с фланга. Полыхнули передние танки.

– «Пантера», право сорок! – закричал в переговорное устройство наспех перевязанный механик, который вел из башни наблюдение.

Витяй предупредил старшего лейтенанта Малеева, но тот с выстрелом не успел. Шедшую дальше впереди машину тоже подбили. Они видели, как сшиблись в таране немецкая самоходка и объятый пламенем танк командира роты. В считаные мгновения от успешно наступавшей вереницы «тридцатьчетверок» осталась одна машина Коломейцева. Правда, «пантеру» они все-таки заставили своими выстрелами на время убраться за косогор.

А потом началась смертельная пляска по полю. Так, пожалуй, Витяй не водил танк в своей жизни никогда – ни в Финскую кампанию, ни в предыдущих боях, ни в последующих. В эту пляску Коломейцев вложил все свои навыки и опыт. И даже более того, пожалуй. Он отчетливо помнил – почему-то тогда пришли на ум наградные часы, которые получил за отличное вождение. Часы и сейчас лежали у него во внутреннем кармане гимнастерки. Дело было еще в самом начале его срочной службы, на танковом полигоне. Учебная «двадцатьшестерка» под управлением Коломейцева тогда не просто образцово брала на предельной скорости все установленные препятствия, но и выписывала такие пируэты, что посмотреть на занятия приезжало даже командование бригады. Вот тогда Коломейцев и удостоился наградных часов с гравировкой «За отличное вождение». Наверное, мысль о полигоне помогла сосредоточиться и избегать ошибок сейчас, когда снаряды противника сыпались на них градом со всех сторон.

Они вели ответный огонь, пытались спасти членов экипажей с подбитых машин. Удалось втащить в башню только одного уцелевшего наводчика с головного танка. Был замечен живым кто-то еще, но взять его на борт не было возможности, как Коломейцев ни старался. Противник наседал со всех сторон. В приоткрытый люк влетело несколько осколков. Обожгло щеку, разбило приборы. Тем не менее Коломейцев не только не закрыл люк, но, напротив, распахнул его полностью. Ему нужен был обзор. Тогда на карту было поставлено все: или смерть, или спасение. Третьего было не дано – и потому люк не имел значения. Имел значение только обзор…

Они отходили, отстреливаясь. Кажется, подожгли кого-то еще из немцев. Потом опять выползла эта проклятая «пантера». Дважды Витяй чудом уворачивался от ее снарядов, предчувствуя траекторию их полета, наверное, спинным мозгом. По крайней мере, логики во многих своих маневрах он не находил ни тогда, ни сейчас. Это уже были даже не опыт и не расчет – только интуиция и везение. Выбора не оставалось – нужно было выходить из боя. Снаряд все-таки догнал их уже в тот момент, когда «тридцатьчетверка» почти нырнула за ближайший косогор.

Маневрированием сбить пламя не получилось. Загнав танк в свежую воронку и развернув его в сторону противника, Коломейцев приказал экипажу покинуть машину. Им удалось потушить пожар, но «тридцатьчетверка» осталась обездвиженной. Лейтенант распорядился приготовить к бою личное оружие, гранаты и занять круговую оборону.

Противник, однако, преследование дальше не повел. Так возле танка их и обнаружила подошедшая наша пехота. Раненых отправили в санчасть, машину в ремонт, а лейтенанта Коломейцева прямиком из расположения батальона срочно вызвали в особый отдел. Комбат сообщил, что вынужден отстранить его от командования взводом и даже временно снять с машины. Развел руками:

– Черт их разберет, Витяй. Может, какая-то там новая метла завелась, метет по-новому…

Коломейцев отнесся к последовавшему разбирательству тогда довольно спокойно.

– Объясните, как получилось, что танковая рота погибла целиком и только вы с экипажем уцелели? – задали вопрос Коломейцеву особисты.

Личное оружие между тем не отобрали. Это был обнадеживающий признак. На столе были письменные принадлежности и бумага.

Витяй хмыкнул и уселся писать подробный отчет об их действиях за последние сутки.

– Сомнительная история, – недоверчиво покачали головами в особом отделе, внимательно изучив написанное. – Будем проверять.

Пока Коломейцева отпустили.

– Так чего им надо? – задал он вопрос комбату по возвращении.

– Плюнь и отдохни пока.

– И все-таки?

– Честно?

– Конечно.

Тот поморщился:

– Хотят пришить трусость и самовольное оставление поля боя.

Витяй и это воспринял без излишнего драматизма. Только пожал плечами:

– Пусть поговорят с ребятами и осмотрят место.

Так и произошло. Вызывали и допрашивали поодиночке всех остальных уцелевших участников столкновения. Фронт продвинулся вперед, а еще через пару дней Корсунь-Шевченковский, или, как его еще называли, Черкасский котел, прекратил свое существование. Официально было заявлено, что находившиеся в нем немцы либо уничтожены, либо пленены. Правда, признавалось, что незначительной части неприятельской группировки удалось вырваться из окружения. Ее количество и состав не уточнялись. Бои в этом районе закончились. С сотрудниками особого отдела Коломейцев отправился под Ольшану. Сгоревшие танки – наши и немецкие – стояли на снежной равнине и ближайших косогорах. От них еще тянуло гарью. Походили по перепаханному гусеницами и разрывами снарядов полю. Особисты делали какие-то пометки в своих бумагах, что-то чертили, сверяли. А Коломейцев стоял у подбитых «тридцатьчетверок» Терцева и Малеева, переводя взгляд с задраенных башенных люков на низкое и серое февральское небо…

Потом приехала похоронная команда. Подошел тягач сборщиков подбитой техники – старая восстановленная «тридцатьчетверка» со снятой башней. Люки сгоревших танков отдраили, в плащ-палатки завернули обугленные останки со скорченными конечностями, к пригодной для восстановления технике завели тросы. Витяй развернулся и медленно побрел обратно по полю, едва выдергивая с каждым шагом сапоги из вязкой оттаявшей жижи…

Вердикт вынесли на следующий день. Коломейцеву сообщили, что его показания проверены, подтверждаются фактами и показаниями других участников событий. Он получил новый танк и был восстановлен в должности командира взвода. Танк сгорел через неделю в очередной атаке. Раненного в руку и плечо лейтенанта Коломейцева отправили в тыловой госпиталь. В его фронтовой эпопее на три месяца наступил перерыв. В госпитале на комиссии, освидетельствовавшей выздоравливающих, Витяй попросил снова направить его в свою бригаду. Однако вместо этого к лету 1944-го как пока что ограниченно годный после ранения лейтенант Коломейцев был назначен начальником склада ГСМ в 267-й отдельный автотранспортный батальон 2-й гвардейской танковой армии.

– Повезло тебе, парень, – доверительно сказали ему в кадрах. – Зацепишься на такой должности – не придется больше в ваших коробках гореть. Глядишь, и живой останешься.

Не пробыв на складе и месяца, Витяй подал рапорт о переводе его в танковую часть. Опять попросился в свою бригаду.

– Ты, видать, не совсем поправился. Вот здесь. – Прочитавший рапорт кадровик постучал себя пальцем по лбу. – С такой должности уходить… Ну, как знаешь!

В конце июля 1944-го Коломейцев снова командовал танковым взводом в своей бригаде. Пройдя с боями Белоруссию в ходе стремительно развивавшейся операции «Багратион», 31 июля советские танки остановились перед Варшавой на восточном берегу Вислы. 8-й танковый корпус взял Окунев, что располагался в 25 километрах от центра польской столицы. Но это были последние успехи. Наступление выдыхалось, требовалось перегруппировать силы и подтянуть тылы. Противник организовал новую линию обороны и, кроме того, успешно провел ряд локальных контрударов. В изрядно потрепанную танковую бригаду пришел приказ перейти к обороне.

Коломейцев докурил, каблуком вдавил окурок в мягкую лесную землю. Поднялся с поваленной березы, вышел на дорогу и продолжил путь в расположение батальона. Усмехнулся – воспоминания последних месяцев успели прокрутиться в голове, пока он всего лишь курил одну папиросу. Быстро все. Как вообще все быстро! Ладно – раньше смерти не помрем. И все-таки интересно, зачем сейчас, спустя полгода, опять понадобилось поднимать во всех подробностях эту историю с февральским боем под Ольшаной?